Р. Гордон - Пуля для звезды. [Пуля для звезды. Киноманьяк. Я должен был ее убить. Хотите стать вдовой?]

Ей даже не надо было смотреть, чтобы убедиться, как полегчало на душе у Тони. С лица Жан-Габриэля тоже сошло напряжение. И Франсуаза поступила умно, сразу перейдя на другую тему.

— Я со страхом жду показа фильма, — сообщила она.

Тони показалось, что она шутит.

— Для меня это будет открытием, — ответил он.

— Ты никогда его не видел? — удивилась Франсуаза.

— Никогда. Я лишь прочел сценарий — и все.

Жан-Габриэль не проронил ни слова, но Франсуаза знала, что он разделяет ее страхи. Он боялся этого возврата к прошлому, показа небольшого кусочка их жизни, этого запечатленного на кинопленку фрагмента их существования.

— Как же это было давно, — прошептал он, словно отвечая Франсуазе.

— Слушая вас, можно подумать, что речь идет о временах немого кино! — заметил Тони.

Потом он весело добавил:

— Вы так боитесь встречи со своими воспоминаниями?

— Может быть, — в один голос ответили Франсуаза и Жан-Габриэль.

Они переглянулись, натянуто улыбаясь, значение этой улыбки Тони понять не мог.

— Надеюсь, вы не разразитесь рыданиями, — продолжил Тони, освобождая журнальный столик от разбросанных журналов по декоративному искусству.

Он объяснил Франсуазе смысл мини-уборки.

— Я решил организовать небольшой пикничок, так будет веселее смотреть ящик, идет?

— Да, конечно, — согласилась она.

И посмотрела в глубь комнаты, ища глазами телевизор, ожидая найти его на привычном месте — на комоде в стиле Людовика XIII.

Но телевизор и комод исчезли, их сменила картина.

— Где же аппарат?

Удовлетворенно улыбаясь, Тони нажал на кнопку. Картина сдвинулась, подобно двери сейфа, открыв нишу, в которой стоял телевизор.

— Хитро, — заметила с раздражением Франсуаза, всегда проскальзывавшем в адресуемых молодому человеку комплиментах.

В меню «небольшого пикника», устроенного Тони, была зелень, холодная курица, фаршированная зеленым горошком, и заливное с грюерским сыром. Пользуясь возможностью отвести душу, Франсуаза ела с аппетитом, думая, что Тони и Жан-Габриэль не будут удивлены. Ведь они не обязаны были ее приглашать. Впрочем, она, быть может, тенденциозно преувеличивала их скупость.

Они ужинали, изредка поглядывая на экран, где шли новости, затем диктор объявила о фильме Жан-Габриэля Эрналя.

Весьма возбужденный, Тони поспешил приглушить свет. В полумраке они устроились на диванчике с сигаретами, узкими хрустальными бокалами и бутылочкой шампанского под рукой.

Экран заполнили титры. У Франсуазы к горлу подступил комок.

— Кажется, копия в хорошем состоянии, — заметил Жан-Габриэль после начала фильма.

Тони вежливо воздержался от замечаний. Он хранил молчание до первого появления молодой брюнетки нежного и хрупкого вида.

— Роскошно! — воскликнул он.

(Роскошно и роскошь являлись лейтмотивом начала их разговора с прошлой осени.)

— Как же ее звали?

— Лена Лорд, — подсказал Жан-Габриэль, прочистив горло.

Франсуаза не могла произнести ни слова. Ее собственный образ десятилетней давности взволновал ее не меньше, чем образ Лены. Она даже не заметила катившихся по щекам слез, не зная сама, оплакивала ли она Лену Лорд, или саму себя.

Бруно Мерли влачил унылое существование в редакционных залах «Франс Пресс». Никто из журналистов не обращал на него никакого внимания, а он не тратил времени ни на одну из секретарш. Многие из них мечтательно следили за блужданиями девятнадцатилетнего молодого человека с большими лихорадочно блестящими глазами и несколько длинноватыми волосами. Первой реакцией встречавших его женщин было неуемное желание взять «бедного малыша» под свое покровительство, но вскоре они замечали, что и сам он умеет защищаться и даже побеждать, что вызывало еще большее очарование.

«Он симпатяга, шутник… но никогда не совершит ничего выдающегося», — говорили о нем друзья.

Бруно улыбался; он ждал своего часа. Секретарши, более проницательные, чем друзья, тоже ловили момент, когда молодой человек действительно выдвинется, и каждая была готова помочь и подбодрить.

Поступив во «Франс Пресс» шесть месяцев назад, Бруно оказался в команде, готовившей колонку о варьете: сплетни, информация об артистах и светская хроника, отчеты о жизни театрального мира.

Его просили раскапывать анекдоты, проверять сплетни о такой-то или таком-то деятеле театра и кино — и все в последнюю минуту. Он выполнял работу и никогда не скандалил, найдя чужую подпись под только что написанной им статьей. Женщины благоволили к нему, и при участии одной из них он выиграл свое первое сражение.

Анна работала телефонисткой на коммутаторе редакции. Робкая и пугливая, она никогда и никому не признавалась, что Бруно ей небезразличен. Она его боготворила и мечтала о героической жертве ради его счастья. Не задумываясь о том, что она красива, Анна никогда не красилась и почти не занималась своими нарядами. Друзья подтрунивали над ней в несколько язвительной манере. В крошечной клетушке телефонистки в центре здания всегда было жарко — и летом, и зимой. Проходя мимо стеклянной двери, Бруно увидел утирающую платком лоб Анну. Постучав в стекло, он показал на бутылку содовой, из которой только что пил. Анна поняла и признательно кивнула.

Мгновение спустя, заскочив в местный бар, Бруно был уже у Анны и протягивал ей бутылочку оранжада.

— Спасибо…

Едва Анна успела глотнуть воды, как замигала сигнальная лампочка коммутатора. Вставив штепсель, она ответила на вызов:

— Вас слушают… мсье Бийо?

Бруно тотчас понял, что звонит Клод Доре, редактор театральной рубрики. Он наклонился к девушке и шепнул ей:

— Бийо на ОРТФ.

Анна поняла, что Бруно лжет, но тем не менее передала это Доре.

— Я думаю, что Бийо на ОРТФ, мсье Доре. Соединить с кем-то другим?

Бруно решительно указал на себя, дав понять, что он свободен.

Анна с секунду поколебалась, затем, прочистив горло, ответила:

— Я только что связалась с комнатой 206, там никого нет… наконец-то, да, есть Бруно Мерли…

По последовавшей за этим паузе Бруно понял, что Доре не слишком ясно представляет, кого назвала Анна.

— Бруно Мерли, парень, который…

Анна не успела закончить фразу, конечно, Доре вспомнил о Бруно. Она записала в блокнот.

— Вас поняла, — подтвердила она перед тем как отключиться.

С сияющими глазами Анна развернулась на стуле и объяснила молодому человеку:

— Доре требует отчет о показанном вчера вечером по телевидению фильме… «Скажите, что мы вышли», — прочла она то, что записала. — Ты его видел?

— Нет, — ответил Бруно, — но это неважно!

— Постарайся связаться с постановщиком — Жан-Габриэлем Эрналем и одной из главных героинь — Франсуазой Констан…

— Чтобы вытянуть из них несколько красочных анекдотов о съемках для колонки «Если вы желаете знать больше». Понял. Спасибо!

Бруно сунул в карман своей белой виниловой куртки листок, вырванный Анной из блокнота, и направился к двери. Прежде чем выйти, он обернулся и слегка встревоженно спросил:

— Что ты скажешь Бийо?

— Я сама разберусь, — уверила его девушка.

Она посмотрела ему вслед и вздохнула. Тут снова загудел сигнал. Анна подключилась:

— Вас слушают…

В редакционном зале Бруно навел справки в театральном справочнике. Никакого намека на Жан-Габриэля Эрналя, но зато он легко нашел номер Франсуазы Констан. И тут же позвонил ей.

— «Франс Пресс»? — переспросил женский голос на том конце провода после того, как молодой человек представился. — Ну, как вам будет удобно… Через час? Подойдет, буду вас ждать.

Едва Франсуаза повесила трубку, как телефон вновь зазвонил. Теперь она узнала голос бывшего мужа.

— «Франс Пресс» просит меня дать интервью, — тотчас поставила она в известность.

— Ты видела статью о телепередачах в «Эхо Парижа»? — спросил Жан-Габриэль.

— Нет, — холодно ответила она, констатировав полное безразличие к новостям.

— Тогда послушай!

Голос Жан-Габриэля изменился, когда он стал читать:

«Автор целиком и полностью превзошел себя, фильм важен прежде всего тем, что он есть: Эрналь — свидетель новой свободы, говоря языком кинематографистов, он достиг естественной непринужденности как съемок, так и монтажа. В 1962 году его отвергла критика, говоря о безнравственности и анархизме, беспомощности и примитивизме. Но он (фильм, уточнил Жан-Габриэль) потрясает своей искренностью, свободой изложения и мастерским, удивительно простым обращением с двумя самыми доступными материалами: персонажами и языком».

— Что за реванш! — воскликнула Франсуаза, думавшая о совершенно ином.